Анук, mon amour... - Страница 43

Странно, но никто так и не потревожил меня, никто не воткнул мне перо под ребра, никто не разнес пулей затылок, вот только в баре установилась неприятная тишина. Но стоило мне подумать, что она будет длиться вечно, как ее расколол чей-то вкрадчивый низкий голос.

– Эй, дружок!..

Голос прошелся по всему залу и мягко вспрыгнул мне на плечи, отчего они сразу налились свинцовой тяжестью.

Я обернулся.

Мой утренний негр сидел в дальнем углу «Раколовки», именно оттуда пришел голос, и именно оттуда до меня наконец-то дошла первая волна запаха. Она обдала меня легкими брызгами – лакрица? жженый мед? – и заставила забыть обо всем на свете.

– Иди-ка сюда, дружок! – еще раз пророкотал Нигер, и я, как сомнамбула, двинулся к нему.

Притихший было зал «Раколовки» вновь оживился, наполнился гортанной речью: он потерял ко мне всякий интерес.

Место по правую руку от Нигера занимал еще один мутный тип, помельче и потщедушнее, но в такой же кричащей гавайской рубашке. Я мог видеть лишь его профиль: сплющенный, размазанный по щекам нос, губы толщиной с палец и кадык, с успехом заменявший владельцу подбородок. Мутный тип не интересовал меня вовсе, да хоть бы и десяток их там сидело, мутных типов, плевать. Толстяк с вонючим огрызком сигары во рту – вот что было главным.

Пока я приближался, реинкарнация Бадди Гая мигнула глазом, и кто-то из услужливых черномазых сошек, отиравшихся поблизости, придвинул к столику третий стул. Для меня.

– Пришел-таки. Ну садись, – негр указал мне на только что приставленное посадочное место. – Садись, раз пришел.

– Привет, – я плюхнулся на стул.

– Смелый парень, – изрек негр, и неизвестно чего в его голосе было больше – одобрения или угрозы.

– Пришел, как условились, – продолжал гнуть свое я.

Но слова были уже неважны. Запах, исходящий от негра, завладел мной целиком. Теперь он был гораздо явственнее, чем даже утром, у Северного вокзала. Теперь он был нестерпимым. Запах дразнил меня, кружил мне голову, ускользал и снова возвращался. Ноздри мои ни разу в жизни не вбирали такого тонкого, такого восхитительного аромата, немного тяжелого – но разве страсть бывает легкой? Лакрица и жженый мед – первые ощущения не обманули меня. Но кроме этого была еще масса оттенков, которая и придавала запаху неповторимость. Они-то и не давались мне, эти оттенки, они лгали напропалую и подменяли один другой. Как если бы аромат уже существовал и тонким облачком окутывал кожу.

Да, именно так.

Кожа Бадди Гая – вот что мешало мне. Для того чтобы понять суть запаха, Бадди Гая нужно было освежевать. От этой крамольной мысли, а более всего – от моей готовности к ней я на мгновение прикрыл глаза.

– Чего это с ним? – должно быть, в разговор встрял приятель моего Нигера. – Плохо ему, что ли?

– Видать, испугался собственной смелости, – тут же нашелся нигер. И утробно хохотнул. – А плохо ему еще будет.

Держать глаза закрытыми дольше не имело никакого смысла, да и я уже справился с наваждением. Остался только ускользающий, но такой внятный аромат. И принадлежал он толстому вонючему негру, только он владел им, его тайной. Безраздельно.

– А чего это он так на тебя уставился? – не унимался мутный тип.

– А пусть смотрит. Всегда интересно взглянуть в зенки собственной смерти.

Зачарованный запахом, я не сразу уловил суть последней фразы Бадди Гая. Кажется, он угрожает мне, интересно, почему?..

– Значит, говоришь, тебе приятель присоветовал? – негр снова вперился в меня взглядом.

– Что? – не понял я.

– Тебе ведь приятель присоветовал ко мне обратиться?

– Нуда…

– Твой приятель. Морда со шрамом. Тома, да?

– Да.

Ничего хорошего за этим не последует: я понял это, как только произнес свое жалкое «да».

– Слышь, Тома, – слегка прищурился негр. – Он говорит, что он – твой приятель.

Только теперь спутник Нигера повернулся ко мне: нос его и правда оказался сплющенным и размазанным по щекам, наружу торчали только вывороченные ноздри; с такими ноздрями можно закачивать в башку что угодно. Вагонами. Левая же, до этого скрытая от меня щека мутного типа была обезображена огромным шрамом.

– Твой приятель, Тома…

– Приятель, – презрительно цыкнул зубом Тома. – Да я впервые его вижу. Знаю я, кто его приятели. Лягаши его приятели.

– Вы о чем? – загипнотизированный шрамом и слегка подавленный собственной утренней прозорливостью, я не сразу понял, что сакраментальное «лягаши» относится и ко мне.

– А о том, дружок… – Толстяк снова взял инициативу на себя. – Что рыло твое Тома не знакомо. И с чего бы это тебе было пасти меня, сосунок? А потом брехать, как собаке?

– С чего?

– А с того, что ты собака и есть. Легавая. Только уж больно глупая. Совсем уж там очумели, всякую шваль набирают…

До меня долетали лишь обрывки слов, основная их часть терялась в плотном облаке запаха. Лакрица, жженый мед, какая-то трава (может быть, шафран?), проклятье, нужно сосредоточиться, сосредоточиться… Неожиданно в облаке возник просвет, его вспорола легкая холодная тень: это плосконосый Тома достал нож и принялся вертеть им у меня перед лицом.

– Может, пометим его? – задал он риторический вопрос.

– Все бы тебе шкуру портить, – осадил его толстяк. – Успеется.

Но и перспектива близких контактов с финкой Тома оставила меня равнодушным. Лакрица, жженый мед, какой-то цветок (может быть, гиацинт?), проклятье…

– Нет, ты посмотри, как он на тебя пялится, собака! – не унимался обладатель шрама. – Он как будто сожрать тебя хочет.

– А может, я ему нравлюсь?