Анук, mon amour... - Страница 64

Галерейки над магазином что-то неуловимо напоминают – виденное, но забытое?., огрызок набережной в Дьеппе?.. К счастью, эта мысль посещает меня лишь тогда, когда Линн не ходит по ним, за последние три четверти часа она ни разу не присела. И здорово надралась, хотя я ни разу не видел, чтобы она подливала себе в бокал, с которым не расстается. За последние три четверти часа Линн так и не приблизилась ко мне. В ее передвижениях по галереям есть какая-то система, но понять ее невозможно. Такой же невозможной кажется мне и пустая болтовня Линн. Все эти воспоминания о порванных рубахах шестьдесят восьмого, о разбитых подбородках шестьдесят восьмого, о надписях на сорбоннских стенах – «Bourgeois, vous n'avez rien compris»; о косяке с марихуаной, выкуренном Линн за полтора года до разбитых подбородков (ее не вставило, надо же!); о сумке, которую Линн забыла в метро в августе семидесятого, – ничего особенного в ней не было, так, зубная нить со вкусом мяты, мундштук от тромбона, ароматические палочки «cannabis», – ничего особенного в ней не было, но Линн до сих пор жаль… Еще дольше Линн топчется на лобстерах. Как-то ее испанец приволок целую сетку живых лобстеров, по его утверждению – подарок от комманданте Фиделя, тогда это было модно – любить Фиделя и ненавидеть империализм. Несколько часов лобстеры пролежали в мойке, ни Линн, ни испанец не знали, как к ним подступиться. И под каким соусом готовить – под имбирным или ананасовым, сторонники комманданте (опять же по утверждению испанца) предпочитали имбирный. Линн же всем лобстерам и сторонникам комманданте предпочитала занятия любовью. И они с испанцем отправились заниматься любовью, а лобстеры вылезли из мойки и расползлись по кухне. И целый вечер Линн и ее испанец потратили на то, чтобы загнать лобстеров обратно.

Линн не помнит год, но точно помнит дату появления лобстеров в мойке – девятое сентября, вы не поверите, Кристобаль, но кровь у лобстеров – голубая!..

Я знаю всю правду о лобстерах, улыбается Линн.

И это звучит как «я знаю всю правду о любви».

Время от времени Линн трясет головой, и мне начинает казаться: еще секунда, и она выдернет шпильку из волос, и шиньон «Бабетта», а вместе с ним и магия шестидесятых перестанут существовать. Но ничего подобного Линн не делает. И мне остается лишь утешаться ничего незначащими, но забавными фактами, которые владелица букинистического ловко нанизывает на зубную нить воспоминаний. С привкусом мяты, как же иначе. Так, от Линн я узнаю, что:

Национальный оркестр Монако больше, чем его армия;

В казино Лас-Вегаса нет часов;

Единственное домашнее животное, которое не упоминается в Библии, – кошка;

У улитки двадцать пять тысяч зубов;

Единственные животные, занимающиеся сексом ради удовольствия, – люди и дельфины;

Белокурые бороды растут быстрее, чем темные;

Домашняя пыль на семьдесят процентов состоит из сброшенной кожи;

В фильме Камерона «Титаник» наиболее часто произносимое слово – «роза».

Розы в стеклянных банках не обсуждаются, во всяком случае, Линн ни разу о них не обмолвилась. Розы не обсуждаются, но с ними явно что-то происходит. Однотонного красного больше нет – я, сидящий в этом проклятом цветнике, могу утверждать это.

Розы раздражают меня, так же как и болтовня Линн.

Но есть и еще что-то, в чем я не хочу признаться даже себе. От безобидных на вид цветов исходит опасность. Я осознаю это в тот самый момент, когда мадера в моем бокале, до того нежно-медовая, становится алой.

Шутки освещения, Анук умерла бы со смеху.

Шутки освещения, вернее – его странности. И как только я не заметил их с самого начала? И галереи, и пятачок в центре пронизаны мягким ровным сиянием, но определить, откуда оно идет, невозможно. Нет ни ламп дневного света, ни бра на стенах; нет торшеров, люстр, плафонов, китайских фонариков; нет ночников с наброшенными на них шелковыми платками – ноу-хау первых морщин и тантрического секса. Это неожиданное открытие заставляет меня вертеть головой в разные стороны, а потом я и вовсе задираю ее вверх.

Купол, вот оно что.

Купол вместо потолка. Свет проникает именно через него. Купол или сфера, что совсем уже невероятно, я хорошо помню, как выглядит здание снаружи; сегодня (вот черт, уже вчера) я провел возле него немало времени. Самый обыкновенный дом, каких в Париже понатыкано сотнями, пять или шесть этажей. Букинистический занимает первый, квартира Линн – прямо над магазином, следовательно, прибавляем еще один. Тогда куда делись оставшиеся и причем здесь купол? Или сфера…

– А кто живет наверху, Линн?

Линн выгуливает воспоминания метрах в пятнадцати от меня, не самое оптимальное расстояние для вопросов; рассудив, что могу оказаться так и не услышанным, я почти кричу.

Кретин. Она прекрасно меня слышит.

– В каком смысле?..

Ее жизненное пространство продолжает самым изощренным образом издеваться надо мной, все происходит почти так же, как в долгоиграющем сериале «Завтрак с Discovery», на который я время от времени натыкаюсь, путешествуя по телеканалам. Ну да, все эти захватывающие неокрепший обывательский дух микро– и макросъемки, полет пули или, к примеру, личная жизнь капли молока, она всегда заканчивается грехопадением. Голос Линн тоже живет своей жизнью. Во всяком случае, я вижу, как он приближается ко мне, именно – вижу. Легкая, почти неуловимая тень разрезает воздух подобно пуле, подобно капле (я так и не успеваю сообразить, на что похожа тень – на жука-носорога, жука-скарабея или на погремушку со змеиного хвоста) – и вот уже голос Линн раскачивается в моей ушной раковине, как в гамаке.