Анук, mon amour... - Страница 107

107

– Хотите сказать – они исчезли в одном из отелей? Надеюсь, это был не… как его… «Теплый воздух»?

– Нет. Европа здесь ни при чем. Во всяком случае, последняя открытка, которую я получил, имела токийский штемпель.

– Я мог бы догадаться…

– Мама как раз описывала один такой отель. С лисами-оборотнями на должности горничных. И номерами, захлопывающимися, как мышеловки.

– И вы не отправились на поиски родителей?

– Зачем? Они были путешественниками и знали, на что идут. А путешественники, в отличие от туристов, иногда не возвращаются, как сказано в одной умной книге.

– Мадемуазель О-Сими Томомори была туристкой, и тоже не вернулась. Но это так, к слову. В ту ночь… На двадцать третье мая… вы не покидали гостиницы?

– С какой стати мне нужно было покидать гостиницу?

– Вы опять нервничаете.

– И не думаю нервничать…

– А кто-нибудь из постояльцев вас вызывал?

– Нет. Ночь была спокойной. У нас ведь небольшой отель.

– Ясно.

– Что-нибудь еще вас интересует?

– Да. Где жил малыш Эрве, пока его родители так оголтело путешествовали по всему свету?

– У дяди, маминого брата. У него был небольшой пансион в Лионе, пристанище для старых дев – любительниц английского детектива и игры в баккара. Впрочем, почему был? Он и сейчас есть.

– И когда же вы покинули это богоугодное заведение?

– Когда мне исполнилось семнадцать. Когда я узнал об исчезновении родителей. Когда мне наскучило играть в баккара.

– И прямиком в Париж?

– Да.

– И прямиком в «Ламартин Опера»?

– Да. Хозяин отеля – старинный дядин приятель. Так что можно сказать, что в «Ламартин Опера» я поступил по рекомендации.

– И вам никогда не хотелось узнать, что же на самом деле случилось с вашими родителями?

– Для этого нужно было как минимум отправиться в Японию.

– Понятно. А у вас на это не было средств.

– Даже если бы они были… Я все равно не смог бы уехать.

– Почему? Ведь вам так нравится Япония.

– Все дело в моей болезни. У меня очень редкая болезнь, господин инспектор. Она причиняет массу неудобств, но если правильно ей распорядиться…

– И что же это за болезнь?

– Яне выношу солнечный свет. Яркий дневной мне тоже противопоказан, но в малых дозах это еще можно было бы пережить. А вот прямые солнечные лучи для меня – верная смерть.

– Сочувствую.

– Ничего, я привык. В этом даже есть свои преимущества.

– Разве?

– Сумерки, господин инспектор. Вечные сумерки. Л в сумерках сердце этого жестокого мира смягчается. В сумерках он выглядит именно таким, каким ты хочешь его увидеть. В сумерках гораздо больше оттенков. В сумерках гораздо проще признаться в любви, убить или приготовить салат… Вы нашли мадемуазель О-Сими?

– Да.

– Я прав и ничего хорошего с ней не случилось?

– Да.

– А испанец? Вы нашли испанца? Поговорили с ним?..

– Странный плакат, вы не находите?

– Где?

– У вас за спиной.

– А-а, этот… Реклама ускоренных курсов разговорного французского. Он висит здесь бог весть сколько, я и забыл о нем.

– «Сосны, моя девочка, покрыты иголками», надо же. Глупее лозунга для рекламы и не придумаешь.

– Вы – сто девяносто третий человек, который сказал мне об этом. Я могу быть еще чем-нибудь полезен?

– Думаю, я услышал все, что хотел. Спасибо, мсье…

– Нанту. Эрве Нанту, господин инспектор. Если вы найдете испанца, я смогу его опознать.

– Ни секунды в этом не сомневаюсь, Эрве.

МОЖЖЕВЕЛЬНИК

…Мне кажется, что крапивники все-таки прилетят.

И не крапивников ли имела в виду Анук, когда сказала мне: «Ищи птицу»?

Никто не убедит меня в обратном, мертвая пиния – это все-таки пиния, а не липа, не тополь, не каштан. Если бы пиния была каштаном – я бы точно знал, что она погибла от рака, разъевшего кору и пустившего метастазы в крону. Нет, это не рак, это недостаток света. Недостаток света, вот что ее погубило.

Впрочем, в сумерках пиния вовсе не выглядит мертвой. Ее красноватая кора мерцает изнутри, она кажется покрытой сукровицей; ладони деда тоже были покрыты сукровицей, во всяком случае, именно такими они и сохранились в моей памяти. Еще и поэтому я почти уверен, что крапивники прилетят, еще и поэтому. Пиния, пусть и лишенная хвои, воспоминания о деде – искушение для такой маленькой птички, как крапивник, слишком велико. Вопрос лишь в том, что именно помнят птицы.

Память-то у всех разная.

Изредка возвращаясь к себе, в съемную квартиру на рю де ла Гранж, я нахожу под дверью ворох неоплаченных счетов и забитый бесполезными сообщениями автоответчик. С тех пор как в моей жизни появилась пиния, эти визиты можно пересчитать по пальцам. Непонятно только, почему я вообще возвращаюсь туда, я забрал с рю де ла Гранж все, что представляло для меня хоть какую-то ценность: с десяток футболок, пару джинсов, столько же курток, кашемировое пальто, вышедшее из моды три года назад; видеокассету с проклятым Диллинджером и дневник Тьери Франсуа. Тогда почему я возвращаюсь туда? Не в детской ли надежде застать там Анук или хотя бы монету Анук, просунутую под дверь вместе со счетами?..

Удача не улыбнулась мне ни разу.

Я ни разу не сменил футболку, ни разу не переодел джинсы с тех пор, как в моей жизни появилась пиния: вещи свалены в подсобке букинистического, вернее будет назвать его чуланчиком с двумя дверями. Первая ведет в сам магазин, а вторая – во внутренний дворик, где умерла пиния и до сих пор живут папоротники.

И не только папоротники.

Улитки.

В жизни не видел такого количества улиток: даже на нашем с Анук винограднике, даже в самое дождливое лето их было неизмеримо меньше. Там, на внутренней стороне любого виноградного листа, можно было найти одну-две от силы. На узких же стрельчатых листьях папоротника их десятки. Может быть – сотни. Сосчитать все мне просто не хватило бы духу. Иногда их количество просто зашкаливает, и тогда я слышу знакомый хруст.

107